Будничная каша размазывает её по дереву, сгребает в охапку жёстким ворсом кисти и волочит жалким существованием по холсту. У Зазеркалья нынче не лучшие времена.
пятница, 25 января 2008
Осенний
В последнее время у Алицы просто нет свободного времени. Она пока пройдёт от первой шахматной линии к последней – уже полдня как ни бывало. Пока все розы перекрасит, пока с пудингом перезнакомится, пока чаю со шляпником выпьет, пока голову на место приделает и вернёт ногам нормальную длину… Вообще не остаётся времени! Работа и сон – два состояния. И оба в постоянном конфликте, заползают на территорию друг друга. Выворачивают Алису шиворот-навыворот.
Будничная каша размазывает её по дереву, сгребает в охапку жёстким ворсом кисти и волочит жалким существованием по холсту. У Зазеркалья нынче не лучшие времена.
Будничная каша размазывает её по дереву, сгребает в охапку жёстким ворсом кисти и волочит жалким существованием по холсту. У Зазеркалья нынче не лучшие времена.
четверг, 24 января 2008
Осенний
Почему все микроволновки при закрывании издают один и тот же звук? Идёшь по коридору и слышишь «щёлк» - захлопнулась дверца, «дзинь» - поджарилось что-то, «щёлк» - достали и понесли. «Топ-топ-топ» - шагает кто-то. Просыпаешься и думаешь: мир рушится. Ледники отступают, вода затапливает бедные кварталы, правительство проводит опыты на студентах, крышу разъедает кислотный дождь. Просыпаешься и думаешь: нечему больше сниться, кроме щёлканья микроволновки. Ограниченность.
На работе жесть какая-то пошла. Все 8 часов приходится что-то делать. Работать. Это ужасно. Взрослая жизнь или как-то так - я читал про неё где-то.
На работе жесть какая-то пошла. Все 8 часов приходится что-то делать. Работать. Это ужасно. Взрослая жизнь или как-то так - я читал про неё где-то.
среда, 23 января 2008
Осенний
Страшно представить, какой шум стоит в раю для куллеров от видеокарт. Мой одной лопастью уже там. Чистил я его, откручивал, прикручивал, картонки подкладывал, графитной смазкой пачкал, подвесить пытался – а он, мерзавец, в гробу меня видел. Я тебя тоже. Куплю новый – ты не жилец, уйдёшь в Вальхаллу с молотка.
Осенний
Даю установку: не слушать Брэдбери на ночь. Всю ночь снились такие вещи, от которых до сих пор повсюду снуют мёртвые кошки. Даже в тумбочке рядом с коробкой сахара. Я открываю чайник и ожидаю – нет, просто-таки рассчитываю увидеть там на дне мурлычуще-кошачье тельце. Мертвее некуда. Целые кошки, половинки, четвертинки и прочие хирургические недоразумения. Три сна в деревенской глуши. Жутких до жути, жжж... Сижу в дурмане, не попадаю ложкой в чай, java-код не компилиться, сердце не бьётся. Даю установку: слушать и слушать Брэдбери на ночь до полного просветления.
вторник, 22 января 2008
Осенний
Куда-то не туда свернул вчера вечером, лёг не на ту ногу, съел не тот ужин. Проснулся не тем человеком. Сижу не в своём офисе, на мне чужие ботинки. Чужой чайник хреново работает. На мой номер звонят какие-то люди, спрашивают, что у меня делает этот не мой номер. А я интересуюсь, не знают ли они, что я делаю в этом не моём вторнике. Дурацкий вторник.
Осенний
Однажды Афа оказалась у себя за домом. С этой стороны не было никаких важных дорог и сооружений, поэтому люди там бывали редко. Окна на эту сторону не выходили, дома возвышались каменными монолитами, мусор не убирался, за порядком никто не следил. И что там за домом, никто, в общем-то, не знал. Мало кто вообще догадывался, что у домов бывает по две стороны. Когда Афа оказалась с другой, непривычной стороны, то сразу не сообразила, где находится. Забралась на заросший мхом холм, посмотрела на простирающиеся до горизонта топи и островки пёстрой растительности, спугнула каких-то незнакомых птиц, поймала сурка, наелась каких-то корешков… Потом увидела знакомый гвоздь, торчащий из каменной горы и всё поняла. Точно такой же она заколачивала в стену у себя в квартире, с другой стороны. Хорошо, что стены в современных домах делают на японский манер из бумаги. Проделать новые двери – дело пустяшное. С тех пор дорога в магазин стала необычнее.
За обычной стеной, порой, скрывается такое, от чего дух захватывает. Целые миры в двух дюймах от кровати. И только за моими стенами живут какие-то придурки, одержимые ремонтом и галимой музыкой.
За обычной стеной, порой, скрывается такое, от чего дух захватывает. Целые миры в двух дюймах от кровати. И только за моими стенами живут какие-то придурки, одержимые ремонтом и галимой музыкой.
суббота, 19 января 2008
Осенний
Сгустились понурые будни
Скрипит под ногами зима
Глаза её с радужкой мутной
Глядят на меня из окна
На что ты уставилась, дура?
Я отблеск в кострах сентября
Ладонью смету твои бури
И пухом им будет земля
К кому ты пришла в этот вечер?
Неужто к такому, как я?
Делиться с тобою мне нечем
Я сам за душой без гроша
Но взгляд её пал на подушки
На паром трепещущий чай
Она потянулась за кружкой
Шагнула в окно невзначай
С тех пор мы не любим друг друга
Но делим друг с другом кровать
И ждём: кто тепла, а кто вьюги
Не зная, чего ещё ждать
Прибыла такая огромная партия аудиокниг, что вот уже третий день не могу перелопатить о_О
Скрипит под ногами зима
Глаза её с радужкой мутной
Глядят на меня из окна
На что ты уставилась, дура?
Я отблеск в кострах сентября
Ладонью смету твои бури
И пухом им будет земля
К кому ты пришла в этот вечер?
Неужто к такому, как я?
Делиться с тобою мне нечем
Я сам за душой без гроша
Но взгляд её пал на подушки
На паром трепещущий чай
Она потянулась за кружкой
Шагнула в окно невзначай
С тех пор мы не любим друг друга
Но делим друг с другом кровать
И ждём: кто тепла, а кто вьюги
Не зная, чего ещё ждать
Не стало сессии.
Стало нечего делать. Стало как-то скучно.
Стало нечего делать. Стало как-то скучно.
Прибыла такая огромная партия аудиокниг, что вот уже третий день не могу перелопатить о_О
пятница, 18 января 2008
Осенний
И в этот самый момент из переулка вышла кошка. Вышла, взвизгнула и перешла нам дорогу. Вся сплошь чёрная, как сажа. Даже следы за ней оставались чёрные. А чтобы мы не выбрались, она обошла нас по кругу, отрезав все пути к отступлению. С снова взвизгнула, истеричка. Был бы у меня кольт, я бы вышиб ей последние мозги ещё на подходе. Но мой кольт выпал из кармана и остался за кругом. Весь мир остался за этим чёртовым кругом. И несколько последних дней пробежали белкой в колесе. Так скучно, что в моей биографии на их месте останутся пустые страницы. Потом приехал Марко на своём новеньком подъемном кране и спас нас. Велел сделать мир гораздо лучше – мы ответили, что именно так и сделаем. А кошку в тот день сбил автобус.
среда, 16 января 2008
Осенний
Фло плавает в океане вместе с рыбами. Он профессиональный ныряльщик и глубокоход. Ходит по дну у самого края над бездной. Заглядывает в неё, всматривается, что-то ищет. И где-то далеко-далеко за краем Фло видит подводную радугу. В океане из газетных заголовков и чернильных клякс. С белыми гребешками бумажных волн. С пучиной чернильных вод. С кожаным корешком рифов. С обложкой-материком на полке вселенной. Однажды Фло шагнёт за пределы книги на встречу радуге. Я знаю это, и не стираю со стола кляксу малинового варенья, переливающуюся семью цветами в оконных лучах. Кое-кто смотрит на неё из другого мира. Пускай она радует глаз: мой и Фло. Привет далёким мирам.
вторник, 15 января 2008
Осенний
Кровь застыла, пальцы – лёд
Что-то страшное грядёт
©
Что-то страшное грядёт
©
Билли открывает вентиль и обхватывает его губами. Кислый газ расползается по лёгким и пищеводу, раздувает щёки. Живот округляется, и Билли отрывается от земли. Газ бьёт из ноздрей, растопыривает пальцы, ступни упираются в сырой утренний воздух под самым потолком, а уши краснеюсь от напряжения. Потом Билли просыпается. Озирается по сторонам в поисках баллонов с газом, облегчённо выдыхает, идёт на кухню, варит чай и садиться на циркулярную пилу. Потом он опять просыпается и долгое время не движется с места. Пока не понимает, что лежит на дне барокамеры и добром это не кончится. Через несколько секунд он равномерно распределяется по её стенкам. И просыпается, просыпается, просыпается…
А потом он опаздывает на экзамен, четыре часа ждёт своей очереди под дверью и остаётся без обеда на работе. Спит на самом экзамене, спит в автобусе, спит в офисе, спит в лифте, спит в пасти кашалота. Кто-нибудь, разбудите Билли.
воскресенье, 13 января 2008
Осенний
Мы живём послевоенное время. Пьём сухое молоко, режем хлеб хирургической сталью, встаём по сигналу тревоги. Наши цены ожили и растут, трамваи грохочут, словно по ним бьют из крупнокалиберных пулемётов, и все хотят жить лучше. Мы жуём сухие кофеиновые завтраки, разбавляем их чайным пакетиком и треугольничком сыра, отштампованного на конвейерной ленте, словно деталь автомобиля, мы не спим по ночам на случай опасности. Мы крепко влипли, нас втянули в военные действия, не выдав никакого оружия. Мы – это я и ещё одно место про запас.
Пропал аппетит, всё утро как будто тошнит, шатает, язык не ворочается, гипертрофированная раздражительность. Дома настоящие боевые действия, искал съёмную квартиру, останавливает только то, что компьютер – мой жизненно важный орган, без него уйти не смогу.
Пропал аппетит, всё утро как будто тошнит, шатает, язык не ворочается, гипертрофированная раздражительность. Дома настоящие боевые действия, искал съёмную квартиру, останавливает только то, что компьютер – мой жизненно важный орган, без него уйти не смогу.
пятница, 11 января 2008
Осенний
Видит бог, полночь не страшна. Проснулся и опять заснул. Час, два часа ночи – тоже не беда. Поворочаешься с боку набок, но уснёшь. Пять, шесть утра – есть надежда, до рассвета рукой подать. А вот три часа… Господи, три по полуночи… Врачи говорят, в это время ваш организм сбавляет обороты. Душа отсутствует, ток крови замедляется – вы ближе к кончине, чем когда-либо, исключая смертный час. Сон в чём-то подобен смерти, но человек, который в три часа ночи бодрствует с широко открытыми глазами, - живой мертвец. Вы грезите с разомкнутыми веками. Господи, да будь у вас силы подняться, вы расстреляли бы картечью эти грёзы. Но нет, вас пригвоздили к выжженному до суха дну глубокого колодца. Луна с её дурацкой рожей катит мимо, глядя на вас там внизу. Закат далеко позади, до заката целая вечность, и вы перебираете в уме всё ваше безрассудство, все эти восхитительные поступки с людьми, которых так хорошо знали и который теперь безвозвратно мертвы. И ведь он в самом деле, как будто читал что в больницах люди чаще умирают в три часа ночи, чем в другие часы.
Иногда кажется, что раз делать нечего, то нужно занять себя чем-то глобальным. Кройкой, работой, уборкой, закатыванием компотов. Чем угодно, лишь бы время не проходило бесцельно, а дни не казались такими неказистыми. Это мнение ошибочно. Пустоту нельзя заполнить подобным образом. Она сожмётся, сузится, забьётся в угол, но нисколько не убавится. Есть только один способ выкрутиться. Ложиться спать пораньше (:
(с) Рей Бредбери
Иногда кажется, что раз делать нечего, то нужно занять себя чем-то глобальным. Кройкой, работой, уборкой, закатыванием компотов. Чем угодно, лишь бы время не проходило бесцельно, а дни не казались такими неказистыми. Это мнение ошибочно. Пустоту нельзя заполнить подобным образом. Она сожмётся, сузится, забьётся в угол, но нисколько не убавится. Есть только один способ выкрутиться. Ложиться спать пораньше (:
Осенний
– Джим, я тут!
На бегу Вил говорил себе: «Господи, опять всё то же. Я разговариваю – Джим бежит. Я переворачиваю камни – Джим хватает, что лежало там под ними, и вперёд. Я карабкаюсь на холмы – Джим окликает меня с колокольни. Я открываю счёт в банке – всё состояние Джима – волосы на голове, голос в глотке, рубашка на теле, теннисные туфли на ногах… Так почему же в моих глазах он богаче меня? Потому, - говорил себе Вил, - что я сижу под солнышком на камне, а старина Джим зябнет с голыми руками при луне и пляшет в компании с жабами. Я пасу коров – Джим приручает ядозубов».
- Дурак! - кричу я Джиму.
Трус! – кричит он в ответ.
И мы вместе бежим.
А я, блин, нищий с подаянием в кусок хлеба и вареной в котелке колошей. Этим дождливым январским утром.
На бегу Вил говорил себе: «Господи, опять всё то же. Я разговариваю – Джим бежит. Я переворачиваю камни – Джим хватает, что лежало там под ними, и вперёд. Я карабкаюсь на холмы – Джим окликает меня с колокольни. Я открываю счёт в банке – всё состояние Джима – волосы на голове, голос в глотке, рубашка на теле, теннисные туфли на ногах… Так почему же в моих глазах он богаче меня? Потому, - говорил себе Вил, - что я сижу под солнышком на камне, а старина Джим зябнет с голыми руками при луне и пляшет в компании с жабами. Я пасу коров – Джим приручает ядозубов».
- Дурак! - кричу я Джиму.
Трус! – кричит он в ответ.
И мы вместе бежим.
Рей Бредбери (с)
А я, блин, нищий с подаянием в кусок хлеба и вареной в котелке колошей. Этим дождливым январским утром.
Осенний
В нашей местности никогда не было тюрем. Осуждённый сам выкапывал себе камеру. Любого размера, какого только успевал за один день. После чего яму накрывали кожаным настилом и заливали смолой, оставляя только маленькое окошко для еды - нескольких зёрен и кушака воды каждое утро. В ямах не держали слишком долго. Никто не протянет там долго. И я вряд ли протяну. Так… Отдохну немного и попрошусь обратно. Ведь я как рыба на дне океана, как океан на почтовой марке, как космос в уме ребёнка. Меня нет ни на одной карте. Вообще ничего нет. Моя яма в моей голове, и сегодня я лезу туда добровольно.
10 часов на работе х_Х
10 часов на работе х_Х
среда, 09 января 2008
Осенний
Как я сдавал экзамен в лётную академию.
Сразу скажу, до последней минуты я надеялся на автомат. Даже когда сказали, что их не будет, я продолжал надеяться на автомат. И даже, как начался экзамен, я всё ещё надеялся на автомат. Мне дают билет, а я не беру – я надеюсь.
Вопросы не испугали только потому, что смысл их доходил до меня не сразу.
Так вот, зашёл я, взял билет, тетрадь на колени, и сижу. Уронил ручку, пока поднимал, списал немножко. Полез в портфель, опять скатал пару строк. Волосы поправлял, в тетрадь под партой пялился. Шнурки завязывал, платок доставал, номерок гардеробный перекладывал из кармана в карман. Один вопрос осилил. Ко второму устал, на сон потянуло.
- Кому пять баллов? – я чуть не подскочил.
Никогда ещё не спал на экзамене.
- Пять баллов кому? - повторил тот же голос.
Походу, раздача оценок началась. Но пять баллов…
- Ладно… А шесть?
Двое встали и пошли на голос. Спустя пять минут стартовали бесплатные семёрки. Ещё несколько людей растворились в сумраке, забрав зачётки, а я кое-как списал второй вопрос.
- Интересное дело... Может быть, кто-нибудь хочет восемь?
Но восемь не хотел никто. Вернее, все, кто хотел, уже ушли. Остались только учёные и такие, как я. А некоторые даже собрались отвечать по билетам. И ответили, получили хорошие оценки и ушли. Остальные сидят.
Прошло ещё полчаса. Никто не сдвинулся с места, и пауза в раздаче оценок затянулась. Все чего-то ждали. Я продолжал надеяться.
- Такой нескромный вопрос: а девять?
Ну тут уже все не выдержали. Единогласно согласились, нам так подряд и выставили. Только билеты аккуратно собрали и вернули на место. И всё на этом. Как будто из долины смерти вернулся.
Сразу скажу, до последней минуты я надеялся на автомат. Даже когда сказали, что их не будет, я продолжал надеяться на автомат. И даже, как начался экзамен, я всё ещё надеялся на автомат. Мне дают билет, а я не беру – я надеюсь.
Вопросы не испугали только потому, что смысл их доходил до меня не сразу.
Так вот, зашёл я, взял билет, тетрадь на колени, и сижу. Уронил ручку, пока поднимал, списал немножко. Полез в портфель, опять скатал пару строк. Волосы поправлял, в тетрадь под партой пялился. Шнурки завязывал, платок доставал, номерок гардеробный перекладывал из кармана в карман. Один вопрос осилил. Ко второму устал, на сон потянуло.
- Кому пять баллов? – я чуть не подскочил.
Никогда ещё не спал на экзамене.
- Пять баллов кому? - повторил тот же голос.
Походу, раздача оценок началась. Но пять баллов…
- Ладно… А шесть?
Двое встали и пошли на голос. Спустя пять минут стартовали бесплатные семёрки. Ещё несколько людей растворились в сумраке, забрав зачётки, а я кое-как списал второй вопрос.
- Интересное дело... Может быть, кто-нибудь хочет восемь?
Но восемь не хотел никто. Вернее, все, кто хотел, уже ушли. Остались только учёные и такие, как я. А некоторые даже собрались отвечать по билетам. И ответили, получили хорошие оценки и ушли. Остальные сидят.
Прошло ещё полчаса. Никто не сдвинулся с места, и пауза в раздаче оценок затянулась. Все чего-то ждали. Я продолжал надеяться.
- Такой нескромный вопрос: а девять?
Ну тут уже все не выдержали. Единогласно согласились, нам так подряд и выставили. Только билеты аккуратно собрали и вернули на место. И всё на этом. Как будто из долины смерти вернулся.
вторник, 08 января 2008
Осенний
Привет, меня зовут Патрик. И сейчас я умру от головной боли. Завтра у меня экзамен по нормализации отвёрток с крестовой головкой, а я лежу в углу и пускаю слюни. Что-то колючее ворочается между висками, держась на глазные нервы. Кстати, я Патрик. В отвёртках шурупю мало. Весь семестр занимался и гайками, лекции не слушал, даже не помню, писал я их или нет. И вот сейчас я скончаюсь от головной боли, даже не узнав, на какие вопросы завтра не отвечу. Я Патрик.
Автоматов не будет, мне конец. Дурацкая голова, таблетки игнорирует.
Автоматов не будет, мне конец. Дурацкая голова, таблетки игнорирует.
Осенний
Мама приносит очередную пачку таблеток и говорит:
- На, эти сонливость не вызывают.
Соображаю. И как долго я принимал таблетки со снотворным? И что будет теперь? Может быть, с глаз спадёт пелена сна, и жизнь бешеной лошадью понесётся по пыльным городским прериям. Может, я вообще перестану спать без старых лекарств. Или начнутся ломки. Может, придёт бессонница, и я буду спать на ходу, не зная об этом. И вся моя жизнь обернётся сном, а сон растворится в январской реальности. О, кстати, уже январь. А может, по этому поводу экзамен в среду отменят? Вряд ли, конечно, но кто знает? Если попросить ещё каких-нибудь таблеток, не окажется ли, что никакой сессии нет и не было? И я зря просижу всю ночь с тетрадкой на коленях.
Кстати, я ничего не учу. Хочется автомат. Шансов мало, автоматы обещали не ставить. Но у меня хорошее предчувствие. Я вообще чувствую ложь за версту. Что ещё остаётся - в противном случае мне крышка. Могу заодно будущее кому-нибудь предсказать, пользуйтесь моим предчувствием, пока оно ещё здесь. Вот-вот вырвется и сделает ноги.
- На, эти сонливость не вызывают.
Соображаю. И как долго я принимал таблетки со снотворным? И что будет теперь? Может быть, с глаз спадёт пелена сна, и жизнь бешеной лошадью понесётся по пыльным городским прериям. Может, я вообще перестану спать без старых лекарств. Или начнутся ломки. Может, придёт бессонница, и я буду спать на ходу, не зная об этом. И вся моя жизнь обернётся сном, а сон растворится в январской реальности. О, кстати, уже январь. А может, по этому поводу экзамен в среду отменят? Вряд ли, конечно, но кто знает? Если попросить ещё каких-нибудь таблеток, не окажется ли, что никакой сессии нет и не было? И я зря просижу всю ночь с тетрадкой на коленях.
Кстати, я ничего не учу. Хочется автомат. Шансов мало, автоматы обещали не ставить. Но у меня хорошее предчувствие. Я вообще чувствую ложь за версту. Что ещё остаётся - в противном случае мне крышка. Могу заодно будущее кому-нибудь предсказать, пользуйтесь моим предчувствием, пока оно ещё здесь. Вот-вот вырвется и сделает ноги.
воскресенье, 06 января 2008
Осенний
Когда Марте хотелось сладкого она распыляла в воздухе сахарозу с окисью азота и ждала. Вечером выпадали осадки с очень высоким уровнем pH. И вода была сладкой на вкус. Иногда Марта добавляла в воздух соды, и дождь получался газированным. Она находила это забавным. Сама природа помогает ей справиться с невзгодами и поднять настроение. У Марты ещё был такой специальный зонтик с известняковым покрытием, который пенился под сахарно-содовым дождём. Получалось очень забавно. Но остальные горожане такого веселья не понимали. Дело в том, что на утро весь город был липким, как полоска скотча. Люди опаздывали на работы, теряли по пути ботинки, не моги оторвать руки от дверных ручек, вручить талончик контролёру, собрать сдачу с барной стойки или поднять случайно оброненные ключи. Короче, Марту вышвырнули из города и запретили ей приближаться на расстояние пушечного выстрела. В прямом смысле: установили на ратуше пушку и специальный часовой с биноклем стрелял по Марте всякий раз, когда она показывалась на горизонте. Закончилось всё тем, что ветер принёс на город тучи с джином и содовой. Утром на работу не пошёл никто, не завёлся ни один автомобиль и ни одна домохозяйка не вынесла мешки с мусором во двор. Всем стало хорошо. А Марта продолжила заниматься любимыми вещами.
Моя любимые вещи тоже общественно бесполезны. А заниматься приходится какой-то фигнёй, за которою платят какие-то деньги.
Моя любимые вещи тоже общественно бесполезны. А заниматься приходится какой-то фигнёй, за которою платят какие-то деньги.
суббота, 05 января 2008
Осенний
Когда я был гусеницей, то смотрел на вещи иначе. Мне нравилось слушать радио. Казалось, мир рухнет, если у меня в доме перестанет играть радио. Записи звучали безжизненно, с кассетной музыкой я явственно ощущал сгустившуюся тишину вокруг. Особенно это сказывалось после просмотра страшных фильмов. Таких, как «Сияние». Музыка обостряла слух, заставляла различать на её мёртвом фоне что-то зловещее в глубине квартиры. А радио помогало, там были живые люди. Их живой голос наполнял комнату чьим-то дружелюбным присутствием.
Когда я был жирной зелёной гусеницей, всё было по-другому. Мне нравилось смотреть телевизор. Я знал программы и анонсы, я расстраивался, когда по понедельникам на ОРТ шла профилактика. У меня были любимые каналы. Я читал книги. Я катался на лыжах.
Когда я был огромной мерзкой гусеницей, я не любил бананы.
Теперь у меня крылья и хвост. Усики до потолка, лап не сосчитать. И радио нет. Телевизор сломан, лыжи сгнили на даче. Сидя вечером у камина, глядя на догорающие книжки, хочется оторвать эти дурацкие крылья, выкраситься обратно в зелёный и растерзать парочку толстых бананов велосипедной цепью. Попускать слюнки на новый радиоприёмник. Ох уж мне это прошлое...
Когда я был жирной зелёной гусеницей, всё было по-другому. Мне нравилось смотреть телевизор. Я знал программы и анонсы, я расстраивался, когда по понедельникам на ОРТ шла профилактика. У меня были любимые каналы. Я читал книги. Я катался на лыжах.
Когда я был огромной мерзкой гусеницей, я не любил бананы.
Теперь у меня крылья и хвост. Усики до потолка, лап не сосчитать. И радио нет. Телевизор сломан, лыжи сгнили на даче. Сидя вечером у камина, глядя на догорающие книжки, хочется оторвать эти дурацкие крылья, выкраситься обратно в зелёный и растерзать парочку толстых бананов велосипедной цепью. Попускать слюнки на новый радиоприёмник. Ох уж мне это прошлое...
пятница, 04 января 2008
Осенний
В царстве-государстве снова проблемы. Пропал царский скипетр. Шуба царская пропала, прямо с плеча. Бесследно исчез царский дворец и ярмарочная площадь. Не стало купцов да ремесленников. Как в воду канули все трактиры. Совсем преступность разгулялась, воруют всё подряд. Просыпается царь как-то утром на стогу соломы, вместо дворца дыра в земле. Люди простые ходят, проваливаются, диву даются. Пошёл царь на конопляные посевы поглядеть, а там тоже пусто. Огромное чёрное пятно расползается, исчезают поля прямо на глазах. Дома в воздухе растворяются, чернота их заполняет. Смотрит царь, а на месте его правой руки тёмное пятно. И тепло от него идёт, как от огня. Зачерпнул он этой рукой мёду хмельного из бочки - как бочка тьмой тьмущей заполнилась. Отломил кусок хлеба - хлеб исчез. Постучал в дверь - двери нет, как нет. Удивился царь таким чудеса, почесал затылок... И сам исчез.
Вот ведь как оно бывает. С пустотой шутки плохи.
Вот ведь как оно бывает. С пустотой шутки плохи.