Йохан не мог шевелиться. Ноги отказывались подчиняться, выполняли совершенно не те движения, которые от них требовались. Руки онемели, натягивая края одеяла на свернувшееся калачиком тело. Спрятаться под ним полностью никак не удавалось: как будто одеяло стало меньше или в нём завелись дыры. Стояло подтянуть его к подбородку, как ноги обдавало холодом, стоило поджать ноги, как открывалась спина… Йохан то и дело распахивал деревянные веки, всматриваясь в темноту комнаты и не пытаясь в ней что-то увидеть. В спину колотило множество муравьиных ног, заставляя взмокшую кожу из человеческой превращаться в гусиную. Слух напрягся до такой степени, что, казалось, барабанные перепонки вот-вот лопнут от натуги. И вся жизнь теперь была для Йохана прекрасной, просто потрясающей штукой. Была, до этого момента. До этого самого момента, пока кто-то негромко не кашлянул за дверью. Несколько раз скрипнули доски пола, затем вновь раздался тихий кашель. Всё это уже было в прошлом, это произошло несколькими минутами ранее. Но в памяти эти звуки не имели времени, они были – и это самое главное. Йохан чувствовал, как его сердце мечется, пробивается к горлу, ещё немного – и оно выскочит наружу. За дверью заиграла музыка. Йохан различил в ней звуки ночного радио. Шаги послышались совсем рядом с комнатой, затем стихли, раздались где-то далеко. Предательское радио разрушало, вместо привычного оживления и чувства компании, нагоняло ещё больший ужас. Да-да, именно ужас. Ведь кто-то его включил, кто-то специально его включил. Снова кашель, и как будто чей-то хриплый голос, только слов не разобрать. Может, это воры? Йохан обрадовался такой догадке, но тут же сообразил, что никакие воры не стали бы включать радио ночью. И снова морозный вихрь прошёлся по пыхтящей жаром спине. В доме никого нет. Но кто-то его включил, кто-то его включил.

Потом всё стихло. Резко, как будто ножницы перерезали плёнку и выключили проектор, оборвав кинофильм. Прошла минута, две, три… Тишину не нарушали даже настенные часы. Йохан направил всё своё внимание на эти часы, но ничего не услышал. Они стояли. Весь мир стоял, даже карниз за окном перестал дрожать. Стояла мёртвая тишина. Йохан поднялся и сел. Он ещё не решился опустить ноги с кровати на пол. Кто-то же здесь есть, кто-то схватит его за лодыжки, непременно схватит, если Йохан будет не осторожен. В кошмаре нельзя терять из виду свой страх, иначе он спрячется, выждет, а затем нападёт неожиданно, ударит там, где его не ждёшь. Без одеяла было холодно. Дай только волю зубам – и они с грохотом заколотят друг о друга, как жернова. Йохан не давал им воли. Он стиснул зубы так, что затрещало в висках. Надо было встать, включить свет, открыть дверь и выйти посмотреть. Возможно, просто показалось или приснилось. Он встал. Сперва одна нога, затем другая очутились на полу, обожглись его холодом. До выключателя было довольно далеко - два или даже три шага. Стопы нехотя оторвались от пола: сперва одна, затем другая, одна, другая, ещё одна… Рука легла на стену, прошлась по рельефу обоев и не нашла выключателя. На то месте, где он должен был находиться, его не оказалось. Вторая рука присоединилась к первой, усердно шарящей по стене в поисках. Он был здесь, в этой Йохан мог поклясться чем угодно. Он точно был здесь. Скрип пола раздался совсем рядом. На столько близко, что Йохан замер. На этот раз звук шёл не из-за двери, он родился здесь – в комнате. Снова заиграло радио. Йохан резко обернулся. Сделал он это совершенно машинально, как делают многие люди, слыша что-то неожиданное и тревожное. Как и ожидал, он ничего не увидел. Было слишком темно – поразительно, но глаза до сих пор не привыкли к темноте. Йохан стоял рядом с дверью, за ней находилась прихожая, в которой были целых четыре лампы. Рука скользнула вдоль стены к дверной ручке и… прошла мимо. Рука остановилась, растеряно коснулась двери и отпрянула. Стена, всё та же холодная, обклеенная шершавой бумагой стена. Не было никакой двери. Глаза не могли этого подтвердить, было слишком темно. Просто неправдоподобно темно для комнаты с большим окном. Но руки не обманывали, двери и в самом деле не было. Снова раздался тот же скрип, снова совсем рядом. Йохана знобило, он почувствовал сильный жар и подступающую к горлу тошноту. Радио как будто заиграло громче. Взгляд мальчика упёрся в темноту по направлению. Будь за его спиной дверь, выключатель и хотя бы какая-нибудь ясная видимость перед глазами, он бы выпрямился и, не мешкая, пошёл бы на звук. Но Йохан стоял, прижавшись к стене, его полусогнутые ноги окаменели. Он вдруг понял, что скрипел не пол – скрипела сама кровать. На ней кто-то лежал. Кто-то лёг в его постель, укрылся одеялом и теперь ворочался там. Внезапно снова всё стихло – и скрип, и радио. Исчез и запах. Йохан не знал, что ему делать. Он боялся сдвинуться с места, его била крупная дрожь, а лицо потеряло чувствительность от напряжения. Так не бывает – вот всё, о чём он мог думать. Так не бывает, такого просто не может быть. И тут что-то холодное коснулось его лодыжки. Что-то попыталось ухватить его за ногу, Йохан вскрикнул и шарахнулся в сторону. Его крик не вырвался наружу, так и оставшись в горле, вызвав новый приступ тошноты. Упав на пол, он пополз к окну так быстро, как только способен ползти на коленях десятилетний мальчик. Но сперва одна, затем и другая его руки угодили во что-то мокрое и скользкое, и Йохан распластался на полу. На этот раз тяжёлый и громкий скрип пол раздался со стороны окна, очень близко, Йохан дёрнулся, попытался отползти назад, но снова растянулся на полу. Опять что-то схватило его за ногу. Мокрое, липкое и очень холодное, оно обвило лодыжку и слегка сжало её. Йохан отчаянно дёрнулся – и хватка ослабла. Он снова подавился криком, не помня себя от страха, рванулся вперёд и высвободил ногу, кубарем откатившись в сторону. В темноте Йохан потерял всякую ориентацию, окно исчезло из виду, вновь вернулся запах гари и радио. Скрипы раздались сразу с нескольких сторон. Йохан полз назад, перебирая мокрыми и сбитыми руками по полу, пока не упёрся во что-то спиной. В тот же миг опора сзади исчезла, и он упал на что-то мягкое. Руки попытались за что-нибудь ухватиться, и им это удалось. Ощупывая обеими пятернями схваченный предмет, Йохан понял, что это ботинок. Шкаф, он оказался в шкафу! Не успел он так подумать, как услышал характерный звук закрывающейся дверцы и поворот ключа в скважине. Его заперли в собственном шкафу. Сверху рухнули вешалки с одеждой, погребая Йохана под горой синтетики, хлопка и кожи, лишая его последних возможностей двигаться. Не хватало воздуха, сильно болели руки, а сознание медленно проваливалось в холодную яму обморока. Что-то липкое снова коснулось его лодыжки. Только на этот раз бежать было некуда.


Утром Йохан проснулся взрослым человеком, в другой постели, в другой квартире, с совершенно другими именем и прошлым. За окном снова было минус десять.

Мне снился спящий город. Тихий, заброшенный, наполненный разбросанными по скамейкам и водительским сиденьям сопящими людьми. Спящий город. Идёшь по нему, не привыкший, что голуби не разбегаются под ногами. Даже мыши спят. Даже ветра нет. Ветер – это когда миллионы, сотни миллионов людей на планете вдыхают и выдыхают воздух. А во сне не дышат. Во сне ты скорее мёртв, чем жив. Даже спящая трава перестаёт дышать. Мне снился мёртвый город. Когда я проснулся, всё стало наоборот.

Мы не живём, мы снимся городам.

У нас тут новый американско-японский фильм ужасов. «Глаз» называется. После «Проклятья» и «Звонка» я какое-то время не мог спать. Особенно после «Проклятья». Первые пару дней со светом, потом ещё месяц было просто ппц, как страшно по ночам. Когда мне удавалось отключиться, приходила мама и в целях экономии выключала лампу, а иногда ещё и радио. Я просыпался в аду > < Дальше пару месяцев просто иногда в темноте накрывало, приходилось паниковать и бежать включать свет. Короче, гоу со мной смотреть на этот «Глаз».

Из-за этих дурацких поездов плохо спиться. Ездят прямо под окном, окна трясутся. А кровать так и вовсе ходуном ходит, передвигается по комнате как ни в чём не бывало. Как будто ей так и положено – лёг на западе, встал на востоке, чтобы попить водички лечь на севере. Никогда бы не подумал, что с развитием города броуновское движение так бесцеремонно войдёт в мою жизнь. Так вот город растёт, а я сплю всё хуже. По плану через мои окна будет проходить линия высоковольтных передач. Проходить и жужжать. Это ещё что, у соседей нефтепровод прямо по квартире ползёт, дико шипит и булькает. Мы все здесь параноики. Законченные психопаты, мама, мамочка… У меня в голове провода, за мной следят, хотя на х.р. я кому упал.

Какой кретин придумал пятидневку и занятия по понедельникам с восьми утра? В это время я не жить не хочу.

Думал, что сегодня вторник, а когда узнал правду, сильно расстроился. Жизнь во мне засыпает на зиму. На работе, за столом, в ванной, в автобусе... Я боюсь открытых пространств, когда не за что держаться. Боюсь оставаться один в комнате. Ужасно стыдно занимать места для инвалидов в автобусах, но иначе мне ппц.

Придумал стелить кровать в другую сторону – спать стало необычнее. Как будто в гостях, но всё можно. Сам себе показываю amv и сам себе комментирую. Как будто смотрю впервые. Сам себе рассказываю о прослушанных книгах. Сам у себя в гостях.

Тащусь от Claymore. Пытаюсь посадить себя на Final Fantasy XII.

В стране Оз завёлся хулиган. Бегает с баллончиком и чёрной краской закрашивает очки прохожим. А так как снимать их никто приучен не был, город постепенно из изумрудного превращается в тёмный. Город вечного мрака. Пристанище тьмы. В притонах завелись кровожадные культы. Солдатам стало страшно патрулировать улицы. Золото почернело и обесценилось. В городе воцарился хаос, наступили смутные времена. Последние выжившие ударились в религию и с песнями и плясками пошли разносить свою веру по миру. Новообращённым по традиции выдавали очки, который хулиган тут же красил в чёрное. И все думали, что так и надо. А тем временем Дороти, потягивая «Пепси» перед телевизором в Канзасе, продолжала верить в чудеса.

Мораль: что-то в последнее время мне плохо спиться.

В одной далёкой стране был принят хороший закон. Чтобы с каждым днём становилось лучше. Дни обязаны были светлеть, погода – проясняться, дети – взрослеть, жевательная резинка – дольше сохранять вкус, карандаши – точиться острее, лимонный чай – становиться ещё лимоннее. И каждое утро там было лучше предыдущего, каждый завтрак – вкуснее, каждая зима – короче, каждый человек - счастливее. А хитрость тут в том, что ничего на самом деле не менялось. Только тсс… никогда не рассказывайте эту историю тем, кому сегодня лучше, чем вчера. Они могут заподозрить неладное.

Раз, два, три. Кто-то скребётся по дну кровати. Кто-то скрипит паркетом за дверью. Дребезжит карнизом. Страшно двигаться, страшно смотреть за край постели. Раз, два, три – я вас вижу. Я вас слышу. Под одеялом жарко, невыносимо жарко - без него нельзя. Раз, два, три – не дотянуться до выключателя. Вспоминаю, как когда-то из-за кровати выполз паук. Как бежал от собак. Как открыл глаза под водой в пруду. Кто-то касается лодыжки. Раз, два, три – темнота сгущается. Завтра рано вставать. О боже, как же далеко это завтра...

Дел много. Их безумно, невероятно, просто неприлично невероятно много. Они накапливаются, собираются в одном месте, залазят друг на друга, рычат и тяжелеют. Простые дела на глазах становятся тяжёлыми, сложными делами. А эти опасны для здоровья. И бегают быстрее, и слышат лучше, и видят дальше – не уйти от них, не спрятаться. Поможет только форматирование мозга. Вилкой или чем-нибудь ещё.

Выкроил минуточку, чтобы заглянуть сюда и немножко поспать. Завтра поработаю чуть-чуть, и снова в Героев. На партию минут 5-15, дальше всё ясно. Пару сотен партий в день – и день прожит не зря. А там и до жизни не далеко – не зря прожитая жизнь.

«Кап-кап», - стучит вода по железному полу. «Тук-тук», - шагает ржавый метроном. Где-то высоко-высоко, в чёрном провале потолка воет ветер. Потрескивают лампочки вдоль стен. Что-то где-то скрипит. Сыро и зябко – скоро будет дождь. Я подставлю под него руки, наберу полные пригоршни. Проживу в достатке ещё один день. Мне бы немножко фантазии дорисовать дверь, я бы тогда… А так…