Осенний
Язык не повернулся озаглавить "из детства". Моё детство вечно.
Вспомнил, как жил однажды на последнем этаже. В квартире номер 292. Плохо жить на последних этажах. Лифт рядом. Когда он рядом, то по ночам гудят моторы. И сосед пианист за стеной. У меня их было целых два. То есть две, но будь это один пианист, было бы ещё хуже. Когда пианист один, то от скуки обычно аккомпанирует себе ногой по паркету. А так они подпевали друг другу и получалось тише. Но пианино у них было одно. Играли на нём по очереди. Получалось, что играли с утра до вечера. Лучше бы их было тоже два, как и пианистов. Тогда они играли бы одновременно, мешали друг другу и однажды убили бы друг друга на дуэли. И похоронили бы их вместе с пианино, как настоящих музыкантов. Иногда приходила соседка снизу. Говорили, что она сумасшедшая. Утверждала, что я играю в мяч у неё на люстре. Соседи из квартиры 291 жаловались на пианино и мотор лифта. Поэтому лифт часто не работал, а пианисты боялись выходить из дому. Открывали только мне и милиции. Мне – потому что путали с милицией, и когда им нужен был сахар. А вообще я был матрос. С деревянным кортиком и фуражкой. Жвачки были дорогие, поэтому дверные глазки приходилось залепливать штукатуркой со стен. Соседи сначала пугались на моё «откройте, полиция», потом собирали коллективные жалобы. Пианисты меня понимали, у нас был общий коридор, а потому жалобы нас всех были общие. В нашем подъезде не любили троих: меня, пианистов и лифт. Я не любил соседку снизу. Мама не любила лифт, поэтому подписывалась под жалобами на меня и пианистов. Хотя и любила музыку. Во всяком случае, пока пианисты не напивались. Когда они напивались, то прекращали играть. Пианисты доставали магнитофон «Весна» и подъезд вздрагивал от неожиданности. Так как пианисты были девушками чуть старше меня, их не били. А вот мне и лифту часто доставалось. С последнего на первый и обратно на подбитых ногах, когда лифт не работал, стало для меня нормой. Лифт вообще редко работал. Зимой пианисты играли не только днём, но и ночью. Даже когда напивались. Вместе с «Весной». Однажды им под дверь подбросили письмо в бутылке. Я подбросил, но об этом никто не знал. Только догадывались, потому что во всём подъезде только я разбирался в моряках. Пианисты открыли бутылку и куда-то уехали на неделю. После этого нам отключили горячую воду, а соседку с люстрой взяли с поличным. Она оказалась контрабандисткой. А ещё я занимался шахматами. У нас в кружке было много моряков и плохих музыкантов. Таких, как я, с последних этажей.
Думал, прошло уже полдня, а ещё только 10 часов. Чёрт.
Нечем заняться. Даже пойти поесть приготовить лениво.
Сижу, рисую:

Вспомнил, как жил однажды на последнем этаже. В квартире номер 292. Плохо жить на последних этажах. Лифт рядом. Когда он рядом, то по ночам гудят моторы. И сосед пианист за стеной. У меня их было целых два. То есть две, но будь это один пианист, было бы ещё хуже. Когда пианист один, то от скуки обычно аккомпанирует себе ногой по паркету. А так они подпевали друг другу и получалось тише. Но пианино у них было одно. Играли на нём по очереди. Получалось, что играли с утра до вечера. Лучше бы их было тоже два, как и пианистов. Тогда они играли бы одновременно, мешали друг другу и однажды убили бы друг друга на дуэли. И похоронили бы их вместе с пианино, как настоящих музыкантов. Иногда приходила соседка снизу. Говорили, что она сумасшедшая. Утверждала, что я играю в мяч у неё на люстре. Соседи из квартиры 291 жаловались на пианино и мотор лифта. Поэтому лифт часто не работал, а пианисты боялись выходить из дому. Открывали только мне и милиции. Мне – потому что путали с милицией, и когда им нужен был сахар. А вообще я был матрос. С деревянным кортиком и фуражкой. Жвачки были дорогие, поэтому дверные глазки приходилось залепливать штукатуркой со стен. Соседи сначала пугались на моё «откройте, полиция», потом собирали коллективные жалобы. Пианисты меня понимали, у нас был общий коридор, а потому жалобы нас всех были общие. В нашем подъезде не любили троих: меня, пианистов и лифт. Я не любил соседку снизу. Мама не любила лифт, поэтому подписывалась под жалобами на меня и пианистов. Хотя и любила музыку. Во всяком случае, пока пианисты не напивались. Когда они напивались, то прекращали играть. Пианисты доставали магнитофон «Весна» и подъезд вздрагивал от неожиданности. Так как пианисты были девушками чуть старше меня, их не били. А вот мне и лифту часто доставалось. С последнего на первый и обратно на подбитых ногах, когда лифт не работал, стало для меня нормой. Лифт вообще редко работал. Зимой пианисты играли не только днём, но и ночью. Даже когда напивались. Вместе с «Весной». Однажды им под дверь подбросили письмо в бутылке. Я подбросил, но об этом никто не знал. Только догадывались, потому что во всём подъезде только я разбирался в моряках. Пианисты открыли бутылку и куда-то уехали на неделю. После этого нам отключили горячую воду, а соседку с люстрой взяли с поличным. Она оказалась контрабандисткой. А ещё я занимался шахматами. У нас в кружке было много моряков и плохих музыкантов. Таких, как я, с последних этажей.
Думал, прошло уже полдня, а ещё только 10 часов. Чёрт.
Нечем заняться. Даже пойти поесть приготовить лениво.
Сижу, рисую:
